Интервью о книге «Владимир Соловьев. Материалы и исследования: эпоха, люди, идеи» (М., СПб.: ЦГИ, 2024), в которой обсуждаются важные аспекты наследия философа и его влияние на российскую и мировую философию. С ответственным редактором издания к.филос.н., руководителем сектора истории русской философии, главным редактором журнала «Отечественная философия» Владимиром Витальевичем Сидориным и научным сотрудником сектора истории русской философии Ириной Валентиновной Борисовой мы провели беседу о значении этого издания, впервые опубликованных в нём уникальных материалах и планах дальнейшей работы.
З.Р.: Какие аспекты и сюжеты творческого наследия Владимира Соловьева рассмотрены в книге «Владимир Соловьев. Материалы и исследования: эпоха, люди, идеи»?
В.В.: В ней довольно много сюжетов как общего плана – например, большой историографический очерк о дискуссиях по вопросу о том, на какие периоды можно разделить творческий путь Вл. Соловьева (и по какому критерию) и, главное, должны ли мы оценивать поздний период творчества философа как время, когда он довольно радикально изменил многие моменты своего мировоззрения, или, наоборот, рассматривать его творчество как более или менее последовательную, хотя и извилистую линию. Много в книге и, условно говоря, более частных исследовательских сюжетов – о библиотеке Вл. Соловьева, его публикациях о Дмитрии Иловайском на страницах газеты «Новости и Биржевая газета», творческих и личных отношениях мыслителя с поэтом графом А.А. Голенищевым-Кутузовым, об истории отношений философа с важным для него корреспондентом – Файвелем Гецом и др. Довольно много в книге и архивных, ранее не публиковавшихся материалов – неотправленное письмо императору Александру III, письма Соловьева редактору «Русской мысли» В.А. Гольцеву, стихотворное послание племянника философа С.М. Соловьева епископу Трифону (Туркестанову). Я думаю, что по степени охвата исследовательских тем и сюжетов книга удалась, т.к. рассматривает самые разные моменты и может быть интересна как исследовательскому сообществу, так и более широкой читательской аудитории.
З.Р.: Что, на Ваш взгляд, делает Владимира Соловьева таким значимым для российской и мировой философии?
Думаю, что это в первую очередь тот масштаб теоретических замыслов (в области философии, историософии, социально-политической, церковной проблематики и проч.), которые он имел и которые пытался реализовать. Большой вопрос, что из этого ему удалось, но сама постановка задач, широта его интеллектуального горизонта, активное позиционирование себя не в качестве кабинетного теоретика, а в качестве деятеля, мыслящего и действующего не только на национальном, но и на мировом плане, оказали важнейшее влияние на формирование отечественной философской культуры. Совсем не обязательно это было просто следование ему: часто ровным счетом наоборот – полемическое отталкивание, критическое отношение, но тем не менее масштабность этой фигуры всегда вызывала отклик. И это значение его творчества признавалось уже современниками, а потом – и, наверное, это даже еще важнее – последующими поколениями русских философов и читателей.
З.Р.: Какие уникальные сведения о библиотеке Владимира Соловьева были обнаружены в результате исследований? Какие еще ранее не публиковавшиеся материалы вошли в книгу?
В.В.: Как известно, в бытовом отношении Владимир Соловьев был не особенно устроен, и это была именно сознательная позиция, своего рода принципиальное нежелание привязываться к материальному. У него не было постоянного жилья и, соответственно, это затрудняло возможность иметь библиотеку. Однако еще в начале XX в. замечательный библиограф Николай Петрович Киселев собрал любопытные материалы о личных книгах философа, его пометках в них – эти материалы также публикуются в книге с предуведомлением, обширным комментарием, а также исследовательским материалом публикатора, анализирующего одну такую книгу – хрестоматию фрагментов из сочинений Баадера, содержащую маргиналии Вл. Соловьева. Этот материал хорошо показывает исследовательское значение таких находок.
В книгу вошли, например, и письма Владимира Соловьева редактору «Русской мысли» (один из ключевых интеллектуальных журналов России того времени) В.А. Гольцеву. В Собрание писем философа, опубликованном в первой четверти XX в., вошли два таких письма (причем одно из них, как оказалось, с купюрами), в книге же публикуется 18 писем. Они позволяют, с одной стороны, восстановить историю отношений Вл. Соловьева с В. Гольцевым (как историю их сближения, так и, наоборот, появившейся позднее по причине творческих разногласий некоторой напряженности) и журналом «Русская мысль», с другой – проливают свет и на некоторые аспекты творческой истории текстов философа (например, «Оправдания добра»).
И.Б.: Действительно, важно публиковать сохранившиеся свидетельства о жизни и творчестве Соловьева. Новые, ранее неизвестные материалы о различных обстоятельствах жизни Соловьева упомянул редактор сборника В.В. Сидорин. Я лишь уточню. Такие материалы, как видно из оглавления сборника, появились в составе самостоятельных публикаций и (что не очевидно) в исследовательских статьях его авторов.
Мы с К.Ю. Бурмистровым опубликовали переписку Вл.С. Соловьева с его ровесником и другом Ф.Б. Гецом, ученым евреем в Виленском учебном округе, педагогом, мыслителем и общественным деятелем. Она относится к маю–августу 1891 г. Впервые опубликованные письма Геца позволяют услышать его голос в их многолетнем диалоге с Соловьевым; а ответные послания Соловьева показывают его с неожиданной стороны - пожалуй, другие такого рода его письма «на разрыв» с друзьями трудно вспомнить. Отдельно мы печатаем письмо и телеграмму Соловьева к Гецу от 1890 и 1896 г.
Ранее не публиковавшиеся письма самого Соловьева и к нему адресованные содержатся и в наших статьях, выстраивающих контекст его переписки с Гецом. Кроме того, архивные материалы использованы в статье Б.В. Межуева о полемике в «Новостях и Биржевой газете» с Д. Иловайским (отчасти по еврейскому вопросу); «ранее не публиковались», применительно к современному читателю, и забытые статьи и заметки в старых газетах.
Нужно отметить и впервые появляющуюся в русском переводе (сделанном Н.Ю. Чепелевой) небольшую книгу Геца о Соловьеве и еврействе (немецкий оригинал был опубликован в 1927 г.) – этот текст целиком вошел в сборник.
З.Р.: Были ли какие-то трудности, с которыми вы столкнулись при работе с архивными материалами, связанными с наследием Владимира Соловьева
И.Б.: Трудности лучше назвать трудом, потому что они неизбежны и связаны со смыслом такой деятельности. Историки лучше нас знакомы с «трудностями» в работе с архивными фондами и собственно документами. В случае Соловьева, они хранятся и в московских архивах, и еще больше – в архивах имперской столицы; и требуют «сплошного» исследования, которое постепенно осуществляется. Были и другие «трудности» – обычные и при этом свои в каждом случае. Ведь документы становятся «новыми» и «ранее неизвестными» не только потому, что они печатаются, а, собственно, потому, что раньше они не публиковались. Желательно не отрывать публикацию документов от восстановления сопряженных с ними контекстов, иначе они не получат какого бы то ни было отклика, не войдут в жизнь, станут ждать будущего исследователя. Смысл публикации документов из архива – в их одновременном осмыслении. Мы постарались, например, выделить и изучить коммуникативные, жизненно-событийные и творческие обстоятельства Соловьева и Геца, упомянутые или отразившиеся в их переписке. В результате появились пояснения и комментарии к публикуемым письмам, исследования о дружбе Соловьева и Геца, начале службы Соловьева в «Энциклопедическом словаре» Брокгауза и Ефрона и завершении его сотрудничества в «Новостях и Биржевой газете», об откликах Соловьева и Геца о книге С. Я. Диминского «Евреи, их вероучение и нравоучение». Как и другие статьи сборника, они уточняют известные факты и содержат сведения об их предметах, которые ранее были обойдены вниманием.
З.Р.: Какое значение имеет черновик письма Владимира Соловьева императору Александру III, которое так и не было отправлено?
В.В.: В книге публикуется черновик письма философа императору, написанного по-французски в 1888 г. или 1889 г. Во-первых, оно значительно уточняет историю эпистолярных обращений Вл. Соловьева к российским монархам. Во-вторых, любопытно характеризует философа в труднейший период его жизни, в 1888–1889 гг. – время публикации на французском языке книги «Россия и Вселенская церковь», доклада «Русская идея» («L’idéerusse») и вообще чрезвычайно активной деятельности мыслителя по объединению церквей и его попыток оказать в этой связи какое-либо влияние как на российское и европейское общества, так и на власть. Всё это вызвало очень сложное, мягко говоря, отношение к Соловьеву внутри страны – вплоть до того, что у него были причины опасаться не только существенных цензурных ограничений, но и более серьезных последствий. Это письмо и написано не в последнюю очередь как попытка напрямую обратиться к высшей власти и пояснить свою позицию. В-третьих, письмо чрезвычайно интересно как памятник своего рода пророческого пафоса Соловьева, формулирующего историческое призвание и исторические задачи России и, соответственно, ее монарха и пытающегося убедить последнего следовать по пути, на который указывает философ.
З.Р.: Как вы считаете, каким образом еврейская мысль и культура повлияли на формирование идей Владимира Соловьева, и какие аспекты этого влияния наиболее ярко проявляются в его работах?
И.Б.: Для меня было бы, пожалуй, преждевременным говорить о влияниях еврейской мысли, в целом культуры, на идеи Соловьева – так, чтобы можно было на них указать (требуется специальное исследование). Но бывают и не менее важные влияния. Соловьев стал говорить об исторической, культурной и религиозной роли еврейства и его современном положении сразу после погромов в местах проживания евреев в 1881–1882 гг., потянулся к изучению иврита и чтению основополагающих еврейских книг, если мы верно установили, с конца 1885 г. Он рассматривал «еврейский вопрос» как вопрос христианский; рассуждал о еврействе как среде, породившей Христа, интересовался не только ветхозаветной, но и талмудической еврейской письменностью; написал статью о Талмуде и новейшей литературе о нем в Австрии и Германии в то время, когда российский официоз был уверен во вредном влиянии этого текста на жизнь и религиозность евреев. Он интересовался еврейским бытом в местечках и неизменно беспокоился о «бедных евреях». На мой взгляд, можно утверждать, что Соловьев испытал влияние еврейства по крайней мере на себя лично: он нуждался в таком влиянии изнутри и достраивал с его помощью лично себя, на своих христианских корнях.
З.Р.: В каких направлениях вы видите потенциал для дальнейших исследований по теме взаимодействия Соловьева с еврейской мыслью и культурой, и какие источники или материалы могли бы стать основой для таких исследований?
И.Б.: В письмах к Соловьеву Гец назвал еврейских деятелей, с которыми философ был знаком. Известно, в частности, что он дружил с Д.Г. Гинцбургом и его отцом, влиятельным Г.О. Гинцбургом, банкиром и общественным деятелем, главой Центрального комитета Еврейского колонизационного общества; также с Н.И. Бакстом, физиологом и авторитетным в еврейской среде и русском обществе деятелем; кроме того, как и Соловьев, Бакст участвовал в «Обществе для распространения просвещения между евреями в России» (это отдельная тема для исследования). Соловьев поддерживал деловые отношения с С.А. Венгеровым, участвовал в «Северном вестнике» Л.Я. Гуревич, если упомянуть лишь некоторые его контакты с русскими евреями. Исследование такого рода личных и общественных связей потребует архивной работы. Еще одним направлением исследований (которые начаты в статьях вышедшего сборника) может стать история совместных инициатив Соловьева и Геца по защите, условно говоря (применительно к сословному обществу), гражданских прав евреев в России. Она потребует обращения к цензурным документам (тоже отчасти затронутым в сборнике), лингвистического и исторического изучения подготовленной Гецом и Соловьевым книги «Слово подсудимому!», их контактов с русскими писателями в связи с историей «Протеста против антисемитического движения в печати», обстоятельств появления этого текста в The Times и пр. Еще одной темой считаю контакты Соловьева с еврейской прессой в узком смысле. Но основным источником должны оставаться сочинения Соловьева, касающиеся еврейской тематики (включая эпистолярные).
З.Р.: Как Вы видите будущее исследований и интерпретаций наследия Владимира Соловьева на основе этого труда?
В.В.: Соловьевские исследования – динамично развивающаяся исследовательская область, имеющая в нашей стране (да и не только!) довольно прочную традицию и долгую историю, хотя и испытывающая свои существенные трудности: самый известный пример, конечно, – то обстоятельство, что проект подготовки Полного собрания сочинений и писем Вл. Соловьева в силу ряда причин оказался фактически поставленным на сильно затянувшуюся паузу. Я надеюсь, что эта книга прекрасно впишется в эту область исследований, добавит множество значимых результатов, введет в научный оборот новые материалы, да и вообще придаст какой-то новый импульс изучению творческого наследия Владимира Соловьева. Быть может, со временем этот импульс позволит сдвинуть с мертвой точки ключевые для этого дисциплинарного пространства вещи.
И.Б.: Видимо, можно надеяться, что появятся исследования творчества Соловьева нескольких типов, близких к материалам сборника (который в жанровом плане не революционен). Они не вполне предсказуемы, поскольку будут связаны с публикациями архивных текстов, личных (творческих и биографических) и служебных документов философа, среди которых окажутся и неожиданные, пока неизвестные. Сюда можно отнести и письма разных лиц к Соловьеву, и его собственные «новые» письма (их, если уйти от точного числа, сохранилось много). Получат уточнение и наши публикации документов, включая и сами их тексты, и исследования сопровождающих обстоятельств. Архивные тексты, опубликованные в сборнике, войдут в состав Полного собрания сочинений и писем Соловьева. Сборник уже оказывается полезным для его авторов, потому что не ограничивает их в отношении объема публикаций, жестко регламентируемого в философских журналах. Так, в нём приютились и легализовались столь пространные контексты, которые потребовали восстановления в связи с перепиской Соловьева и Геца. В сборнике «обкатываются» возможные подходы к публикации писем Соловьева (которые могут получить продолжение в эпистолярной серии его ПСС). Например, в этом выпуске исследована композиционно-смысловая и биографическая стороны публикации Гецом писем Соловьева. Новые исследования, письма Соловьева и адресованные ему письма, его личные отношения и дружбы, творческие планы, гражданские инициативы и их судьба, публицистическая деятельность, отклики о нем… По идее, это живое издание. На мой взгляд, оно вполне может получить продолжение, содержательное и методологическое.
З.Р.: Планируется ли продолжение выпуска материалов о наследии Владимира Сергеевича Соловьева, что ещё планируется к изданию?
В.В.: Книга действительно задумана не как отдельное, «изолированное» издание, а как первый выпуск академической серии «Владимир Соловьев. Материалы и исследования». По крайней мере, планы именно такие, и я надеюсь, что нам удастся их реализовать. По первой книге достаточно хорошо, думаю, видно, зачем эта серия затевается: это коллективный проект, задача которого – комплексное (аналитическое, архивное, текстологическое) исследование творческого наследия Вл. Соловьева и его дальнейшей рецепции в отечественной и мировой философской культурах; ее цель – создать условия для своего рода командной работы. Сейчас на стадии планирования находятся несколько выпусков, под них уже предварительно формируется «редакционный портфель» (это опять же будут как аналитические статьи, так и новые архивные материалы, возможно, получится перевести что-то значимое из зарубежного соловьевоведения), достигаются те или иные договоренности. Думаю, что нам удастся – пусть и не без некоторых трудностей (а куда без них?) – придать серии более или менее регулярный характер.
Беседу вела Зинаида Игоревна Рожкова, к.полит.н., н.с. Института философии РАН
